chetvergvecher — общество — LiveJournal
Oct. 13th, 2020
06:32 pm
Мой Word политкорректно делает вид, что не знает слова «негритят», и предлагает следующие альтернативные названия роману Агаты Кристи: Десять накрутят, Десять нагремят, Десять нагрубят, Десять нагрузят и Десять нагрета.
Aug. 29th, 2020
12:56 pm
В 1979 году во внеконкурсной программе международного фестиваля песни в Сопоте в рамках тура по десяти польским городам выступила группа Boney M, которая тогда находилась на пике популярности. Также во внеконкурсной программе выступала и Алла Пугачёва, за год до этого занявшая первое место на фестивале в Сопоте с песней «Всё могут короли».
( видеоCollapse )
Aug. 9th, 2020
09:51 am
Охотник (1981). По одноименной комедии Сергея Михалкова.
Леонид Броневой, Светлана Немоляева, Александр Лазарев-старший, Людмила Иванова, Юрий Катин-Ярцев, Григорий Лямпе.
( видеоCollapse )
May. 24th, 2020
Apr. 21st, 2020
Apr. 8th, 2020
08:46 am
Контрольный утренний замер на самоизоляции:
С. 156 см, 49 кг.
А. 117 см, 21.5 кг.
Ну и могучие супергерои на рисунке А.:
Халк встречается с Планктоном!
( картинаCollapse )
Jan. 26th, 2020
08:37 pm
Два дня был на фестивале интеллектуальных игр «Ларикс».
Занял 2 место в турнире по рэндзю.
( фотоCollapse )
Oct. 29th, 2018
09:29 pm
«Автор испытывает благотворительность, спокойствие».
Из письменной домашней работы С. по русскому языку.
«На следующий день Иван-царевич подружился с женой».
«Подошёл Иван-царевич к лесу, там избушка. Говорит – повернись ко мне передом. Избушка повернулась, оттуда вышла старушка. Иван-царевич с ней поженились».
Из пересказа А. сказки про Царевну-лягушку.
Apr. 28th, 2018
Aug. 13th, 2017
09:50 pm
В выходные совершили семейное автомобильное путешествие по маршруту Черноголовка (государственный Военно-технический музей в селе Ивановское) – Юрьев-Польский (Михайло-Архангельский монастырь и Георгиевский собор) – Суздаль (Музей деревянного зодчества) – Владимир (Золотые ворота и пешеходная Георгиевская улица).
Путушествие сопровождалось удивительно большим количеством забытых вещей.
Зубная паста, очки С. для плавания (в Турцентре, где мы традиционно останавливаемся в Суздале, есть бассейн), контейнер для контактных линз, удостоверение многодетной семьи (незаменимая для посещения музеев вещь, позволяющая сэкономить немало денег; к счастью, у меня с собой оказалась копия этого документа, которую везде без лишних слов принимали) остались дома и в путешествие с нами не поехали. Забыли посетить в Юрьеве-Польском улицы Гагарина и Терешковой, что планировали сделать для предстоящего космического школьного проекта С.
Путешествие, однако, всё равно удалось.
( Read more...Collapse )
May. 14th, 2017
03:20 pm
Были вчера с С. на призовой игре олимпиады «Музеи. Парки. Усадьбы».
Наш «красный», для 1-2 класса маршрут был по Старому Арбату и прилегающим к нему арбатским переулочкам.
Понравилось не очень, в следующем году, думаю, не пойдём, ограничившись основным этапом олимпиады.
Командой такое мероприятие явно веселее, формат (много детей бегает по улицам) нам лично не самый интересный.
И негатив от участников и организаторов иногда встречался.
От организаторов по маршрутам ходили люди в штатском и фиксировали нарушения.
В одном из арбатских переулков нам, чтобы рассмотреть нужный дом, надо было перейти на другую сторону улицы.
Близких переходов предусмотрено не было – что в одну сторону метров пятьсот идти, что в другую.
Автомобильное движение там не шибко какое сильно.
Перешли вместе со всеми остальными олимпиадниками дорогу, когда машин не было, и получили штраф в маршрутную карту.
Ну да, если по-правильному, то букву закона нарушили, конечно.
Но там такое место, что поток нарушителей непрерывно течёт; если всё время там стоять, то знай себе штрафуй – прямо в формате ГИБДД.
На результаты мы не претендовали, так что штраф нас в этом смысле не огорчил, но вина организаторов, что они такую точку в маршрут включили, определённая наблюдается.
А М. со своей командой бегала, пришла, наоборот, на позитиве: всё нашли, всё отгадали.
Mar. 2nd, 2017
05:36 pm - Анна Григорьевна Достоевская «Воспоминания»
Сокрушаясь о тяжёлом материальном положении моего жениха, я утешала себя мыслью, что в недалеком будущем, через год, я буду иметь возможность коренным образом помочь ему, получив в день моего совершеннолетия завещанный мне отцом моим дом.
Моим родителям принадлежали с конца сороковых годов два большие участка земли (около двух десятин), расположенные по Ярославской и Костромской улицам. На одном из участков находились три деревянных флигеля и двухэтажный каменный дом, в котором мы жили. На втором участке были выстроены два деревянных дома: один отдан был в приданое моей сестре, другой - предназначался мне. Продав его, можно было получить тысяч более десяти, которыми я и хотела уплатить часть долгов Фёдора Михайловича. К большому моему сожалению, до совершеннолетия я ничего не могла предпринять. Моя мать уговаривала Фёдора Михайловича сделаться моим попечителем, но он решительно отказался.
- Дом этот назначен Ане, - говорил он, - пусть она и получит его осенью, когда ей минет двадцать один год. Мне же не хотелось бы вмешиваться в её денежные дела.
Фёдор Михайлович, будучи женихом, всегда отклонял мою денежную помощь. Я говорила ему, что если мы любим друг друга, то у нас всё должно быть общее.
- Конечно, так и будет, когда мы женимся, - отвечал он, - а пока я не хочу брать от тебя ни одного рубля.
Мне думается, что Фёдор Михайлович хорошо понимал, как фантастичны были иногда нужды его родных, но, не имея силы отказывать им, не хотел удовлетворять их просьбы моими деньгами. Даже тех двух тысяч, что предназначались моими родными мне на приданое, он не хотел касаться и уговаривал меня купить на них всё, что мне хочется для моего будущего хозяйства.
( Присланные из Москвы семьсот рублей были как-то мигом розданы родным и кредиторам. Фёдор Михайлович каждый вечер с ужасом говорил, что деньги у него «тают»Collapse )
Feb. 16th, 2017
02:49 pm - Александр Вертинский «Четверть века без родины»
В восемь утра наш поезд остановился на Бухарестском вокзале, а к девяти часам сыщики привели меня в сыскное. Толстый, упитанный начальник сигуранцы, прочитав сопроводительные бумаги, кивком головы отпустил сыщиков (Кирьяков остался в коридоре), ухмыльнулся чему-то себе под нос и задал мне один-единственный вопрос:
— Деньги есть?
— Есть, — ответил я.
— Сколько?
В кармане у меня лежало пятьдесят тысяч лей. Это было все, что я заработал от концертов. Он взял деньги, внимательно сосчитал их, взял мои часы, портсигар, ещё какие-то мелочи из карманов. Потом велел снять воротничок и галстук, как с бандита, спрятал всё это в шкафчик и дал мне номер 63.
— Вы арестованы пока здесь, при сигуранце, впредь до особого распоряжения! — сказал он.
На мои попытки выяснить, за что я арестован, он отвечал:
— Это не наше дело.
Меня отвели в подвал, где сидело несколько воров. Это была большая комната, уставленная до половины «партами». Здесь читали лекции сыщикам, учили их всей премудрости ремесла.
Воры — поляки, бессарабцы — говорили по-русски, к тому же были ещё моими поклонниками. По вечерам они просили меня петь. Петь свои песни мне не хотелось, и я обычно пел какую-нибудь русскую народную песню вроде «То не ветер ветку клонит», «Ермак» или, чтобы попасть им прямо в сердце, — «Александровский централ». Я знаю и люблю русские песни — звонкие и печальные, протяжные и заливистые, пронизывающие всё существо сладчайшей болью и нежностью, острой, пронзительной тоской, наполняющие до краев сердце любовью к далекой родной земле. Словно светлые невидимые нити тянутся к душе. Словно где-то вверху в тюремной камере открыли окно. И оттуда рвется на волю загнанная, заброшенная душа… И омывается от грязи житейской, очищается светлыми слезами, слезами муки, жалости и прощенья.
Славно пели воры. Пели не спеша, пропевая и протягивая каждое слово. Пели любовно и бережно. Осторожно подходили к ноте, к фразе, точно у них в сердце она давно уже была обдумана, пережита, перепета и обласкана.
Чудесная, великая сила — русская песня! Она отражает мужество, терпеливость, гордость народа, его глубочайшую мудрость, чистоту, любовь к Родине! С ней и работа легче, и горе тише, и смерть не страшна!
( Вацек вынул пачку ассигнаций. — Здесь — тридцать тысяч. Хватит?..Collapse )
Jan. 31st, 2017
03:37 pm - Анастас Иванович Микоян «Так было. Размышления о минувшем»
До сих пор я нахожусь под огромным впечатлением, которое произвёл на меня Шаумян в день нашего первого знакомства.
Это был мужчина роста немного выше среднего, стройный и очень красивый, с легко запоминающимся, умным, интеллигентным лицом, по которому часто пробегала добрая и, я бы даже сказал, нежная улыбка. Его несколько бледному лицу с голубыми глазами – что довольно редко встречается среди кавказцев – очень шли тёмные усики и аккуратно подстриженная маленькая бородка (между прочим, стараясь потом во всём подражать Шаумяну, которого очень уважал и любил, я в свои молодые годы даже и стригся довольно долго «под Шаумяна»).
Шаумян был человек очень спокойный и уравновешенный. Он не был многоречив: чувствовалось, что всегда тщательно обдумывал каждое слово. Всё было взвешенно, логично и убедительно.
Однако возвращаюсь к нашей первой встрече.
Прочитав записку Шавердяна, Шаумян сказал: «Ну вот и хорошо, что вы приехали! Нам сейчас очень нужны хорошие партийные пропагандисты, а Шавердян вас хвалит. Постараемся вас устроить и на какую-нибудь службу. На первое время хотя бы телефонистом. Работа эта немудрёная, особых знаний и опыта не требует». И тут же написал письмо своему знакомому на промыслах Манташева, прося его устроить меня телефонистом в свою контору. Однако эта попытка, как и две последующие, не удалась. Денег на гостиницу у меня не было. Пришлось ночевать на столе, застеленном газетами, в Бакинском комитете партии.
Цинцадзе выдал мне из средств комитета небольшое денежное пособие на еду. Его мне хватило дней на десять. А тем временем я стал выполнять отдельные поручения комитета партии – ездить по районам, ходить на собрания, беседовать с рабочими, выступать с речами. Вскоре товарищи из комитета, видимо убедившись, что я могу быть полезным партийным работником, взяли меня на платную работу, и я стал пропагандистом Бакинского комитета партии.
( Товарищи, не уходите от нас, давайте оставаться вместе, в одних рядах марксистов. Если вы уйдете, то ещё больше полевеете… а меньшевики ещё больше поправеют… Если мы сегодня разойдёмся, то никогда больше не сойдёмсяCollapse )
Jan. 25th, 2017
04:17 pm - Александр Бенуа «Мои воспоминания»
Оба мужа моих сестёр были католиками, три из жен братьев были православными, две лютеранками.
Я не стану здесь говорить о братьях, сёстрах и о наших свойственниках с теми подробностями, которых они все заслуживают, — я должен беречь место и держаться известной системы, — но как не мог я в своих воспоминаниях не упомянуть о происхождении нашей семьи и дать хотя бы очень эскизные портреты моих родителей, так я никак не могу умолчать и о своих братьях, игравших в моем существовании очень большую роль. Однако моё положение в семье было особенным. Явившись на свет после всех и без того, чтобы у родителей могла быть надежда, что за мной последуют и ещё другие отпрыски, я занял положение несколько привилегированное, какого-то Вениамина. Я не только пользовался особенно нежной заботой со стороны моих родителей, но был как бы опекаем и всеми сестрами и братьями. Особенно нежны были со мной сестры, годившиеся мне по возрасту в матери (старшей был 21 год, когда я родился, а младшей 20 лет). Но и братья всячески меня баловали, заботились обо мне и каждый по-своему старался влиять на моё воспитание. Всё это подчас не обходилось без маленьких драм и недоразумений, без ссор и обид; иные заботы и попечения принимали неприемлемый для меня оттенок, и тогда я всячески против таких посягательств на мою независимость восставал. Однако в общем мы все жили дружно, и о каждом из братьев и сестёр я храню добрую и благодарную память.
( В общем, я видел в Жене Лансере врага, но года за два до смерти его это моё отношение к нему стало менятьсяCollapse )
Jan. 24th, 2017
02:02 pm - Михаил Иванович Иванов «Япония в годы войны (записки очевидца)»
Мне по делам консульской службы с первых же дней пребывания в Японии часто приходилось бывать в портах Токио и Иокогама. Особенно меня интересовала жизнь портовых рабочих – представителей одной из самых тяжёлых в довоенные годы профессий в Японии. Однажды весной 1941 г. мы с представителем «Интуриста» прибыли в порт Иокогама для встречи советских граждан, возвращавшихся не то из Сан-Франциско, не то из Лос-Анджелеса через Японию в СССР. Пароход задерживался в пути на несколько часов, и мы, чтобы скоротать время, отправились в ближайшую к порту закусочную. Это была типичная японская закусочная (рёрия), дешёвая и грязная, пристанище портовых рабочих. Грузчики и рабочие портового рефрижератора сидели группами по нескольку человек за плохо прибранными столиками и на местном жаргоне, с многочисленными восклицаниями говорили о своих невесёлых делах. Мы удачно пришли без сопровождавших нас всюду полицейских «друзей» и скоро были втянуты в общий разговор.
Большинство из наших собеседников были завербованы в префектуре Канагава в середине 30-х годов – в период послекризисного подъема экономики. Представитель управления порта ходил по деревням и рыбацким поселкам и вербовал здоровых мужчин не старше 30 лет. При заключении контракта вербовщик выдавал под расписку аванс в 300 иен, который нужно было погасить в течение первого года работы в порту. Это привязывало завербованного на много лет и позволяло беспощадно эксплуатировать его.
Работа грузчиков практически не была нормирована по времени или по количеству труда; приходилось работать по 18 часов и более, пока не закончится разгрузка стоящего на рейде или у причала судна. Заработная плата колебалась от 30 до 40 иен в месяц, в зависимости от условий погрузки. Если грузчик заболевал или получал увечье, управление порта увольняло ненужного рабочего, нанимая новых людей с биржи или по набору. При увольнении выдавалось разовое пособие. Обычно вместо этого списывали задолженность.
( Примерно до 1940 г. отбор на дипломатическую, да и вообще на заграничную, работу проводился совсем иначе, чем это делается в настоящее времяCollapse )
Jan. 20th, 2017
12:41 pm - Жан Франсуа Поль де Гонди, кардинал де Рец «Мемуары»
В разговоре со мной принц де Конде два или три раза гневно обмолвился, что если-де судейские будут и дальше действовать так, как они взяли себе за правило, он покажет им, каково истинное положение дел, и ему, Принцу, не составит труда их образумить. Правду сказать, я не прочь был воспользоваться этим источником, чтобы разузнать всё, что мог, о замыслах двора; Принц, однако, не высказывался напрямик, но всё же я уразумел достаточно, чтобы утвердиться в прежней мысли, что двор вернулся к первоначальному своему плану напасть на Париж. Чтобы выведать более, я сказал Принцу, что Кардинал может ошибиться в своих расчетах, и Париж окажется твёрдым орешком. «Его возьмут не как Дюнкерк, с помощью подкопов и приступов, — гневно ответил Принц, — а измором, оставив на неделю без гонесского хлеба». Я намотал это на ус и не столько для того, чтобы доискаться ещё новых подробностей, сколько чтобы развязать себе руки в отношении самого Принца, возразил ему, сказав, что намерение преградить путь хлебу из Гонесса может натолкнуться на препятствия. «На какие? — резко спросил он. — Неужто горожане вздумают дать нам сражение?» — «Их было бы нетрудно одолеть, будь они одни, Принц», — ответил я. «Кто же будет с ними? — продолжал он. — Неужели вы, мой нынешний собеседник?» — «Это был бы дурной знак, — заметил я. — Это слишком отзывалось бы Лигой». — «Шутки в сторону, — молвил он, подумав. — Неужели у вас достанет безумства связать себя с этими людьми?» — «Достанет, и с лихвою, — ответил я. — Вашему Высочеству это известно, как и то, что я коадъютор Парижа, и, стало быть, честь моя и выгода побуждают меня его охранять. До конца моих дней я готов служить Вашему Высочеству во всём, что не противоречит этому соображению». Я видел, что мои слова тронули Принца, однако он сдержал свои чувства. «Если вы ввяжетесь в это губительное дело, — сказал он, — я буду сожалеть о вас, но у меня не будет причины на вас сетовать, не сетуйте же и вы на меня и будьте моим свидетелем, что я не дал Лонгёю и Брусселю ни одного обещания, от какого Парламент не разрешил бы меня своим поведением». Вслед за тем он наговорил много любезных слов мне лично. Он предложил помирить меня с двором. Я заверил его в моей преданности и усердии во всем, что не будет противно моим обязательствам, ему известным. Я принудил его согласиться с тем, что я не могу оставить их втуне, и сам оставил Отель Конде в волнении, какое вы легко можете вообразить.
( Совершенно случайно я отправился к герцогине де Лонгвиль, у которой бывал крайне редко, ибо поддерживал тесную дружбу с её мужем, а он не принадлежал к числу тех придворных, с кем она была в наилучших отношенияхCollapse )
Dec. 7th, 2016
04:54 pm - Лев Дуров «Грешные записки»
Слов нет, военный госпиталь не лучшее место для юмора. Но такова уж жизнь, репертуар которой никогда не ограничивается одним жанром: трагедией или комедией. На одной сцене бушуют нечеловеческие страсти со скрежетом зубовным, а на другой раздается гомерический хохот. Смеются над нелепостью положений, над глупостью, над беспредельной наивностью – да мало ли над чем могут потешаться люди, если уж им не зазорно даже над сбой смеяться!
А поскольку эти сцены находятся по соседству, то зачастую происходит смешение жанров.
Палаты, в которых лежали Ванечка и Витёк, были, можно сказать, тоже по соседству. И в то время, когда на одной сцене (в Ванечкиной палате) занавес опустился, на другой действие только начинало развиваться.
Витёк был моим другом, и мне доставляло большое удовольствие потешать своей самодеятельностью именно ту палату, где он лежал. Я одновременно пел, отбивал чечётку и не забывал строить рожицы поуморительнее, чтобы было веселее. Пел я, конечно, не оперные арии и даже не русские народные песни. У меня был свой репертуар, который пополнялся за счёт услышанного на всяких пьянках-гулянках и от местных пацанов.
Не помню, что я исполнял в тот раз, но последнюю частушку запомнил хорошо:
Сидит Гитлер на заборе,
Просит кружку молока,
А колхозник отвечает:
«Хрен сломался у быка!»
Сбацав последнее колено отбивочки, раскинув в присядке руки, я закончил свой номер. Раненые, покатываясь со смеху, оглушили меня аплодисментами.
– Ну, Швейк! Ну, даешь! Ну, артист!
Только санитарка тётя Паша, стоя в дверях, укоризненно качала головой.
– Выдрать его надо как сидорову козу, а они радуются, кобели, да ещё руками хлопочут. Тьфу ты, Господи!
И собралась в знак протеста уходить.
– Тётя Паша! – закричал Витёк. – Куда ты? Он ещё и не такое знает! Не уходи, послушай! Про Геббельса! Вали, Швейк! – И он тряхнул своей красивой кудрявой башкой.
( Бились двор на двор, улица на улицу не только в Лефортове и не только в Москве. Потом я спрашивал своих сверстников из разных российских городов и оказалось, что эта потеха не чужда была никому. «Потешаться» перестали где-то в первые послевоенные годы, когда наше поколение подросло, а новому было не до потешекCollapse )
Dec. 5th, 2016
05:42 pm - Михаил Шишков «Нас звали «смертниками». Исповедь торпедоносца»
Через пару лет, когда стало совершенно ясно, что добровольное создание колхозов провалилось, началась принудительная коллективизация. Отец считался середняком, поэтому нашу семью не тронули. А вот деду не повезло, богатым его признали. Мельница у него была ветряная, которую он построил своими руками. Ещё несколько лет назад со всех хуторов свозили к нему зерно на помол, платя соответствующее вознаграждение. Но когда в Кальтовке поставили мельницу с дизельным приводом, даже сам дед стал пользоваться её услугами, оставив свою простаивать без дела. Постепенно она пришла в негодность.
Имелись у него две рабочие лошади и племенной жеребец, три коровы, овцы и более мелкая живность. При таких исходных данных деда можно было зачислить как в кулаки, так и в середняки, хоть и с большой натяжкой. Всё целиком и полностью зависело от субъективного мнения комиссии.
Судьбу решил случай. Очень уж приглянулся руководству свежеорганизованного колхоза дедушкин чёрный жеребец, статный и здоровый. Ещё бы, ведь к нему постоянно приводили кобыл для оплодотворения, само собой разумеется, небезвозмездно. Председатель потребовал отвести его в общую конюшню. Дед, отказавшись сделать это, взял да и продал коня… Сильно обиделся тогда председатель – забрали у деда всё, что было: и дом, и скотину… Словом, выгнали на улицу, а дальше – как хочешь. Бабушка умерла как раз в это самое время, дед перешёл к нам, а дяде Серёже и его жене с ребенком оборудовали под жилье бывшую баню.
( Вряд ли существенно ошибусь, утверждая, что большинство молодых ребят моего поколения, от учащегося ФЗУ до курсанта летного училища, являлись выходцами из деревни. Многие из нас имели причины ненавидеть советскую власть, столь жестоко и несправедливо поступившую с их роднымиCollapse )
Oct. 17th, 2016
11:52 am - Олег Табаков «Моя настоящая жизнь»
В госпитале № 4157 на Эльтоне мы прожили два года. Мама работала врачом-терапевтом. До войны госпиталь представлял собой очень мощную бальнеологическую лечебницу. Грязи по-прежнему подвозились в госпиталь по узкоколейке на телеге, и целый корпус выздоравливающих раненых получал грязевые ванны и аппликации. Раненые доставлялись сначала из-под Сталинграда, потом из-под Курска.
Наше жилье находилось на расстоянии ста метров от маминой работы. Иногда мама приносила в судках что-то из оставшейся госпитальной пищи, а когда у неё был выходной день, мы варили пшенную кашу на «таганке» — металлическом кружке, поставленном на четыре ножки. Топливом для таганка служил курпяк — высохший степной бурьян. На этом самом таганке я выучился делать «кашу с мясом»: несколько раз искусственным образом «подгорал» пшенку, выскребал, перемешивал — и она получалась как будто бы с мясом…
Аборигенами Эльтона были преимущественно русские и казахи. Поэтому из вкусных вещей на очень бедном местном рынке была еда под названием «сарса» — что-то сушёно-солоноватое из сквашенного молока, а также — сухие сливки, кислое молоко и варенец. Все это поедалось нами с восторгом.
А главной эльтонской радостью было кино. Киносборники, в которых почему-то доминировали «Вальс цветов» из «Раймонды» и фильм «Радуга», где после того, как партизанка самым жестоким образом убивала фашиста, она говорила, глядя на радугу подозрительно чистыми глазами: «Радуга — это доброе предзнаменование…» Что-то меня в её чистоте тревожило. Но более всего в этих сборниках смущало несоответствие: фрицы на экране были такие глупые-глупые, а отец — мой сильный и умный отец — всё продолжал, к тому времени уже два года, с ними воевать…
( За выступления перед ранеными я получал либо компот, либо рисовую кашу с фруктамиCollapse )
Navigate: (Previous 20 Entries)
