Вы знаете дорогу в Парголово: вот такая же крупная мостовая ведет в столицу; только вместо булыжника здесь кораллы: они местами так остры, что чувствительно даже сквозь подошву. Я не понимаю, как ликейцы ходят по этим дорогам босиком? Зато местами коралл обтёрся совсем, и нога скользит по нём, как по паркету.
Тагалы нехороши собой: лица большею частью плоские, овальные, нос довольно широкий, глаза небольшие, цвет кожи не чисто смуглый. Они стригутся по-европейски, одеваются в бумажные панталоны, сверху выпущена бумажная же рубашка; у франтов кисейная с вышитою на европейский фасон манишкой. В шляпах большое разнообразие: много соломенных, но еще больше европейских, шёлковых, особенно серых. Метисы ходят в таком же или уже совершенно в европейском платье.
Женщины, то есть тагалки, гораздо лучше мужчин: лица у них правильнее, глаза смотрят живее, в чертах больше смышлёности, лукавства, игры, как оно и должно быть. Они большие кокетки: это видно сейчас по взглядам, которыми они отвечают на взгляды любопытных, и по подавляемым улыбкам. Как хорош смуглый цвет при живых, страстных глазах и густой чёрной косе, которая плотным узлом громоздится на маленькой голове напоказ всем, без всякого убора! Вас поразила бы еще стройность этих женщин: они не высоки ростом, но сложены прекрасно, тем прекраснее, что никто, кроме природы, не трудился над этим станом. Нет ни пояса, ни тесёмки около поясницы, ничего, что намекало бы на шнуровку и корсет. Весь костюм состоит из бумажной, плотно обвитой около тела юбки, без рубашки; юбка прикрыта еще большим платком - это нижняя часть одежды; верхняя состоит из одного только спенсера, большею частью кисейного, без всякой подкладки, ничем не соединяющегося с юбкою: от этого, при скорой походке, от грациозных движений тагалки, часто бросается в глаза полоса смуглого тела, внезапно открывающаяся между спенсером и юбкой.
Уж не знаю, что хуже: молчать или разговаривать вот этак? Впрочем, если заговоришь вот хоть с этим американским кэптеном, в синей куртке, который наступает на вас с сжатыми кулаками, с стиснутыми зубами и с зверским взглядом своих глаз, цвета морской воды, он сейчас разожмёт кулаки и начнёт говорить, разумеется, о том, откуда идёт, куда, чем торгует, что выгоднее, привозить или вывозить и т.п. Болтовни, острот от него не ждите. От француза вы не требуете же, чтоб он так же занимался своими лошадьми, так же скакал по полям и лесам, как англичане, ездил куда-нибудь в Америку бить медведей или сидел целый день с удочкой над рекой... словом, чтоб был предан страстно спорту. "Этот спорт, - заметил мне барон Крюднер, которому я всё это говорил, - служит только маской скудоумия или по крайней мере неспособности употребить себя как-нибудь лучше..." Может быть, это правда; но зато как англичане здоровы от этих упражнений спорта, который входит у них в систему воспитания юношества!
Я как-то на днях увидел, что из коридора вечером ко мне в комнату проползла ящерица, вершка в два длины, и скрылась, лишь только я зашевелился, чтоб поймать её. На другой день я пожаловался на неё мсье Демьену и просил велеть отыскать и извлечь её вон. "Pourquoi? - спросил он своим отрывистым голосом, - il ne mord pas". - "Так, да все-таки ведь это ящерица, гадина, так сказать, заползёт на постель - нехорошо". - "Напротив, очень хорошо, - сказал он, - у меня в постели семь месяцев жила ящерица, и я не знал, что такое укушение комара, - так она ловко ловит их. И вас не укусит, когда она там, ни один комар..." - "Куда ж она делась потом?" - спросил я, заинтересованный историей ящерицы. "Околела". - "Как, сама собой?" - "Нет, я во сне задавил её". Меня в самом деле почти не кусали комары, но я все-таки лучше бы, уж так и быть, допустил двух-трёх комаров в постель, нежели ящерицу. Однако ж я ни разу не видал её. "Вот скорпионы - другое дело, - говорил Демьен, - c'est trиs mauvais, я часто находил их у себя в кухне: с дровами привозили. А с тех пор, как топлю каменным углём, не видать ни одного".
Я ушёл на балкон и велел туда принести себе чай. Боже мой, какая микстура! Полухолодный, тёмный и мутный настой, мутный от грязного сахарного песку. В Маниле родится прекрасный сахар и нет ни одного завода для рафинировки. Всё идёт отсюда вон, больше в Америку, на мыс Доброй Надежды, по китайским берегам, и оттого не достанешь куска белого сахару. Нужды нет, что в двух шагах от Китая, но не достанешь и чашки хорошего чаю. Я убеждаюсь более и более, что иностранцы не знают, что такое чай, и что одни русские знают в нём толк.