В город Изумрудный идём дорогой трудной

Вот ещё некоторые подробности (имею их от графини Блудовой, которая сама слышала их от Мандта).
Вечером 17-го графиня пошла к Юлии Фёдоровне Барановой, чтобы от неё узнать о состоянии здоровья государя. В это время уже начинали говорить об опасности его положения и о том, что следовало бы ему причаститься. Графиня Блудова написала Мандту, напоминая ему, что он дал слово государю предупредить его и предложить причаститься, как только он заметит, что жизни его грозит опасность. Так было условлено между императором и его врачом уже много лет назад. Графиня Блудова это знала. В час ночи она сама отнесла записку к двери Мандта, который только что на минуту прилег отдохнуть, но в 2 часа должен был вернуться к августейшему больному. Он потом рассказал графине Блудовой, что, войдя к императору, он сказал:
— Ваше величество, я только что встретил своего старого друга, и он меня просил повергнуть к стопам вашего величества его почтительнейшую просьбу.
— Кто это? — спросил император.
— Баженов, — ответил врач.
— Ваш друг? — спросил государь. — С каких пор?
— Со смерти великой княжны Александры, — сказал Мандт, думая этими словами направить мысли государя к смерти. Но император молчал.
— Не желаете ли вы, ваше величество, чтобы Баженов пришел помолиться с вами?
Император не отвечал. Мандт приложил стетоскоп к его груди и стал выслушивать.
— Плохо, ваше величество, — сказал врач.
— В чём же дело, — спросил государь, — образовывается новая каверна?
— Хуже, ваше величество.
— Что же?
— Начинается паралич.
При этих словах государь вдруг выпрямился, уставил на Мандта взгляд властный и проницательный и сказал твёрдым голосом:
— Так это смерть?

( Collapse )

( Collapse )

Но неизмеримо более всего остального печалило меня то, что я разгадал подоплеку замыслов и целей герцога Буйонского. До сих пор я полагал первые более обширными, вторые более возвышенными, чем они представились мне в теперешних обстоятельствах, которые меж тем были решительными, ибо речь шла о том, привлечь к делу Парламент или нет. Более двадцати раз герцог склонял меня к тому, что ныне ему предложил я сам. А предложил я ему то, что до сей поры отвергал, из-за выступления его брата, которое, как вы понимаете, укрепляло силы герцога ещё более, нежели мои. И вот вместо того, чтобы укрепиться, он слабеет, ибо воображает, что Мазарини уступит ему Седан; ради этого он хватается за то, что ведёт прямо к этой цели, и эту малую выгоду предпочитает той, какую мог бы найти, дав мир Европе. Вот этот-то поступок, в котором, по моему убеждению, большую роль играла герцогиня Буйонская, имевшая над мужем огромную власть, и побудил меня сказать вам, что, несмотря на великие свои таланты, герцог едва ли способен был на великие деяния, которых от него ждали и которых он так никогда и не совершил. Ничто так не обесценивает достоинства человека великого, как неумение угадать решительную минуту своей славы. Упускают её почти всегда ради того, чтобы поймать миг удачи, и в этом случае обыкновенно обманываются вдвойне. Герцог хотел всех перехитрить и потому попал впросак. Случается это нередко.

Жан Франсуа Поль де Гонди, кардинал де Рец «Мемуары»

( Collapse )