Осмотревшись, мы заметили, что горело в нескольких местах и, двигаясь бегом можно было проскочить. Дойдя до первого горящего дома, мы остановились, чтобы решить, как пройти дальше. Многие дома уже рухнули, а те, мимо которых нам надо было пройти, также грозили обрушиться на нас и поглотить нас в пламени. В то же время, оставаться тоже стало опасно – загорелись дома позади нас.
Таким образом, огонь был не только впереди и позади нас, но и справа и слева, и мы были вынуждены пройти через это море огня. Мы послали экипаж вперёд, но русские не хотели быть первыми, даже, несмотря на сабельные удары. Тогда первым пошёл экипаж с нашими людьми и, подбадривая друг друга, они успешно прошли опасное место. А потому мы ещё сильнее стали бить русских, которые, испугавшись, что будет хуже, с криком: «Houra!» бросились вперёд, подвергаясь большой опасности из-за обломков мебели, постоянно вылетавших из домов на улицу. Мы побежали за вторым экипажем, и вышли на перекрёсток четырёх улиц, объятых пламенем. Хотя шёл дождь, огонь бушевал с прежней силой, дома падали непрерывно и целые улицы моментально превращались в дымящиеся груды развалин.
В полк надо было вернуться как можно скорее, но мы видели, что это было практически невозможно – надо было подождать, пока улица не выгорит дотла. Мы решили вернуться. На этот раз русские пошли первыми, но, только они прошли опасный участок и мы приготовились следовать за ними, раздался страшный грохот – обломки горящих балок и железные листы кровли рухнули на экипаж, мгновенно уничтожив всё и русских тоже. Мы не сильно сожалели о них – потеря наших запасов огорчила нас больше, особенно потеря яиц. Наше положение было ужасно – мы были полностью отрезаны пожаром, без всякой надежды выбраться. К счастью, на перекрёстке нашлось место, недосягаемое для огня, где мы могли подождать, пока не выгорит улица и появится свободный проход. Дожидаясь удобной минуты, мы заметили, что в одном из домов располагалась итальянская кондитерская. Дом горел, но мы подумали, что хорошо бы попытаться спасти хоть что-нибудь из добра, если получится. Дверь оказалась запертой, зато окно на втором этаже оказалось открытым, а счастливый случай предоставил нам лестницу, которую мы поставили на бочку. Её длины оказалось достаточно для того, чтобы наши солдаты влезли в дом.
Дом пылал, но всё обошлось. Наши люди изнутри открыли дверь, и к великому нашему удовлетворению и радости мы обнаружили, что в лавке всё сохранилось в целости и сохранности. Мы нашли все виды варенья и ликёров, много сахара, но что нас удивило больше всего – это три больших мешка муки. Наше удивление удвоилось при виде банок с горчицей с ярлыками: «St. André des Arts, Paris».
Мы быстро опустошили лавку, сложили всё найденное в середине улицы, чтобы при первой возможности доставить всё это в нашу роту. Дождь ещё лил. Мы соорудили навес из дверей домов и разбили бивуак. Там мы оставались более четырёх часов, ожидая открытия прохода.
Чтобы скоротать время, мы пекли оладьи с вареньем. А когда собрались уходить, забрали всё, что могли унести. Оставшийся экипаж и мешки с мукой мы оставили под присмотром пяти солдат с тем, чтобы вернуться позже и забрать их. Экипаж здесь оказался бесполезен – улица была завалена разбитой и обгоревшей мебелью, фортепиано, хрустальными люстрами и множеством других очень дорогих вещей.
Наконец, перейдя «Place Des Pendus», мы пришли в расположение своей роты в 10 часов утра, а уходили мы в 10 часов вечера накануне. Десятерых солдат тотчас отправили обратно за оставшимся грузом. Они вернулись через час, каждый что-то нёс и, невзирая на трудности, экипаж они тоже прикатили тоже. Солдаты рассказали нам, что пришлось расчищать то место, где погибли русские и там они нашли их обугленные и ссохшиеся тела.
В тот же день 18-го сентября мы сдали наряд и отправились на отведённые нам квартиры, располагавшиеся неподалёку от Кремля, на прекрасной улице, большая часть которой уцелела от пожара. Наша рота заняла большую кофейню: в одной из комнат стояло два бильярдных стола. Унтер-офицеров поселили в доме боярина на втором этаже. Чтобы было просторнее, бильярды разобрали, а из их обивки некоторые солдаты пошили себе плащи.
В погребах хранилось множество вин, ямайский ром, также имелся отдельный погреб, заполненный множеством бочек отличного пива, уложенного в лёд для сохранения свежести. Ещё мы нашли у нашего боярина пятнадцать больших ящиков шампанского. В тот же день наши солдаты обнаружили большую лавку с сахаром и взяли его как можно больше, чтобы готовить пунш. Сахара хватило на всё время нашего пребывания в Москве, мы никогда не пропускали дня без выпивки. Каждый вечер мы готовили его в большой серебряной чаше, которую забыл унести русский боярин. Это чаша вмещала не менее 6-ти бутылок. Добавьте к этому прекрасную коллекцию трубок и отличный табак.
19-го сентября Император устроил нам смотр в Кремле, и в тот же день я получил приказ присоединиться к отряду фузилеров-егерей, гренадеров и эскадрона польских улан – всего 200 человек. Наша задача была охранять от пожара летний дворец русской императрицы, расположенный на окраине Москвы. Этим отрядом командовал генерал Келлерман.
Мы выступили в восемь часов вечера, и уже было половина десятого, когда мы подошли к большому зданию, размером не меньше тюильрийского дворца, построенному из дерева и оштукатуренному, что делало его похожим на каменное здание. Тотчас же поставили часовых, и разослали патрули для большей безопасности. Мне с несколькими солдатами поручили осмотреть дворец, чтобы удостовериться, что в здании не прячутся поджигатели.
Мне посчастливилось иметь возможность полностью осмотреть этот огромный дом, объединивший в себе всё великолепие и блеск Европы и Азии. Казалось, ничего не пожалели, чтобы украсить его, а ведь позднее, буквально в течение часа, он был полностью уничтожен. Не прошло и четверти часа после того, как приняли все меры безопасности, как дворец всё-таки подожгли со всех сторон, а поджигателей совершенно не было видно. Огонь вспыхнул сразу в десятке мест. Видно было, как он вылетал из окон мансард.
Генерал немедленно вызвал сапёров, но потушить огонь оказалось невозможно. У нас не было ни насосов, ни даже воды. Буквально через минуту мы увидели, как из-под больших лестниц выходят и преспокойно удаляются какие-то люди с горящими факелами. Мы побежали и арестовали их – 21 человек, а ещё 11 были позже задержаны с другой стороны дворца. Сразу при выходе из дворца их не заметили, да и не ничто не указывало на то, что они поджигатели. Большинство из них, похоже, являлось выпущенными из тюрем уголовниками.
Всё, что мы могли сделать, это – спасти несколько картин и драгоценных вещей, между прочим, царские одежды и регалии, как, например, бархатные мантии, отороченные горностаевым мехом, и ещё много других вещей. Потом их пришлось просто бросить. Через полчаса после начала пожара поднялся неистовый ветер, и десять минут спустя мы очутились в огненной западне, не имея возможности идти ни вперёд, ни назад. Несколько человек были ранены пылающими головнями, гонимыми по воздуху яростным ветром. Нам удалось выбраться из этого ада только в два часа ночи, и к тому времени пламя охватило пространство около полулье – весь этот прекрасный квартал был построен из дерева.
Мы отправились к Кремлю, ведя под конвоем наших пленных – всего 32 человека. Я шёл позади. Согласно приказу, каждого, кто пытался бежать или отказывался идти, следовало заколоть штыком. Две трети этих несчастных были уголовниками. Остальные – горожане среднего класса и русские полицейские, опознанные по их форме. По дороге, я заметил среди арестованных человека, одетого в довольно чистый зелёный плащ, плакавшего, как ребёнок, и повторявшего на хорошем французском:
– Mon Dieu! Я потерял свою жену и сына!
Он казался очень несчастным, поэтому я спросил его, кто он. Он рассказал, что он швейцарец, приехал из Цюриха, и что в течение семнадцати лет он жил в Москве, преподавая немецкий и французский. Затем он снова заплакал, повторяя непрерывно:
– Мой дорогой сын! Мой бедный сын!
Мне было очень жаль беднягу. Я пытался успокоить его, сказав, что очень возможно, что он найдёт их и, зная, что он будет приговорён к смерти вместе с другими, я решил спасти его. Рядом с ним рука об руку, шли двое мужчин – один молодой, а другой пожилой. Я спросил швейцарца, кто они, он ответил, что они оба портные, отец и сын.
– Но, – сказал он, – отец счастливее, чем я – его сын рядом и они смогут умереть вместе.
Он знал, какая его ожидает участь, так как, понимая по-французски, слышал приказ, касавшийся пленных.
Разговаривая со мной, он вдруг остановился и замер, тупо глядя перед собой. Я спросил его, в чем дело, но он не ответил. Затем он тяжело вздохнул и снова заплакал со словами, что ищет место, где стоял его дом, и что он должен быть там – он узнал уцелевшую большую печь. Я должен здесь особо отметить, что мы прекрасно, до мелочей могли рассмотреть всё вокруг, чётко и ясно, как при дневном свете, и не только сам город, но и дальше.
В эту минуту голова колонны, которая шла отдельно от польских улан, остановилась, не зная, куда повернуть, так как узкая улица была полностью блокирована. Я воспользовался этой остановкой, чтобы дать возможность этому несчастному человеку попытаться выяснить, есть ли тела его жены и сына в развалинах его дома, и предложил сопровождать его. Мы пришли на то место, где стоял дом, и сначала не увидели ничего, что подтвердило бы его подозрения. Я начал утешать его, уверяя, что без сомнения, его родные спаслись, но у входа в подвал, я увидел нечто чёрное, бесформенное и скрюченное. Я осмотрел это и понял, что это мёртвое тело, но мужчина это, или женщина, непонятно. Вдруг швейцарец, который подошёл за мной, страшно вскрикнул и упал. С помощью солдата я помог ему встать, но едва придя в себя, он в отчаянии бросился на развалины своего дома, звал своего сына и, наконец, кинулся в подвал, где, как мне показалось, он снова упал.
Идти за ним мне не хотелось, я вернулся к колонне, печально размышляя о том, что только что видел. Один из моих друзей спросил меня, что я сделал с человеком, который говорил по-французски, и я рассказал ему об этой трагической сцене. Поскольку мы все ещё стояли, я попросил своего друга пойти со мной. Мы пошли к двери подвала и услышали стон. Мой товарищ предложил спуститься вниз и помочь ему, но, зная, что вынести швейцарца из подвала означало обречь на верную смерть, ведь все арестованные должны были быть расстреляны, я сказал, что было бы весьма неразумно идти в такое место без света.
К счастью раздалась команда: «К оружию!» Мы ждали, пока колонна начнёт движение, и готовились следовать за ней, как вдруг позади себя услышали чьи-то шаги. Я обернулся, и удивился, увидев бедного швейцарца, бледного как привидение, держащего в руках кучу разных мехов, наверное, чтобы прикрыть тела своих жены и сына. Он нашёл своего сына в подвале мёртвым, но не обгоревшим, а тело у двери принадлежало его жене. Я посоветовал ему вернуться в подвал и спрятаться до нашего ухода, чтобы он мог исполнить свой последний долг. Я не знаю, понял ли он меня, но мы оставили его.
Добрались мы до Кремля в пять часов утра и всех пленных заключили в надёжное место, но предварительно я позаботился отделить обоих портных, отца с сыном, с особым расчётом, как видно будет дальше. Они оказались очень полезны нам за всё время нашего пребывания в Москве.
20-го сентября пожар немного ослабел. Губернатор города, маршал Мортье и генерал Мийо, комендант – оба активно занялись организацией полиции. Её сформировали из итальянцев, немцев, французов и тех жителей Москвы, которые уклонились от строгого приказа Ростопчина покинуть город и прятались.
Около полудня я смотрел из окна нашей квартиры и видел расстрел осуждённого. Он отказался встать на колени и встретил свою смерть мужественно, ударив себя в грудь, казалось, бросая вызов палачам. Спустя несколько часов и наших арестованных постигла та же участь.
Для меня день прошёл достаточно спокойно, но в семь часов адъютант-майор Делэтр приказал мне отправиться под арест за то, что я позволил сбежать троим заключённым. Во всяком случае, так он сказал. Я пытался оправдаться, но пошёл к указанному месту – там были и другие унтер-офицеры. Я думаю, что моя совесть совершенно чиста, потому что спас жизнь этих людей, будучи совершенно уверен в их невиновности.
Комната, в которой я находился, выходила в длинную, узкую галерею, ведущую в другое крыло здания.
Часть этого крыла сильно пострадала от пожара, там никто не жил, а уцелевшая часть все ещё не была исследована. Мне, естественно, стало любопытно, и от нечего делать я пошёл в конец галереи. Мне показалось, что я услышал шум из закрытой комнаты. Прислушавшись, я уловил звуки речи на незнакомом языке. Я постучал в дверь, но никто не ответил, и воцарилась тишина. Затем, заглянув в замочную скважину, я увидел человека, лежащего на диване и двух стоящих рядом женщин, которые, казалось, умоляли его помолчать. Я знал несколько слов по-польски, ведь он похож на русский, так что я снова постучал и попросил воды. Ответа не последовало, но после повторной попытки, подкреплённой сильным ударом ноги, они подошли и открыли её. Я вошёл, а женщины убежали в другую комнату, смежную с этой. Я закрыл дверь, человек на диване лежал неподвижно. Я сразу узнал в нём преступника низшего типа – грязный, с бородой и в сапогах. На нем был овчинный тулуп и кожаный пояс, кроме того, ещё пика, два факела и два пистолета на поясе. Их я забрал сразу, а потом одним из факелов ударил его и заставил открыть глаза. Увидев меня, он вскочил и попытался напасть на меня, но упал. Я навёл на разбойника пистолет, но он только тупо смотрел на меня и, предприняв ещё одну попытку подняться, снова упал. Через некоторое время ему всё-таки удалось встать на ноги. Видя, насколько он пьян, я взял его за руку, и повёл из комнаты в конец галереи. Дойдя до ступеней ведущей вниз лестницы, я толкнул его: он скатился, как бочка, и врезался в стену рядом с дверью караульного помещения. Выскочившие оттуда солдаты втащили его в каморку, предназначенную для заточения всех подобных ему личностей, и больше я о нём не слышал.
Затем я вернулся в комнату, где нашёл этого человека и запер за собой дверь. Убедившись, что в комнате больше никого нет, я открыл вторую дверь и на диване увидел двух сидящих дульсиней. Они совершенно не удивились, увидев меня, и заговорили сразу, но я не понимал ни слова. Я попытался спросить их, если у них что-нибудь поесть – они поняли меня, и дали огурец, луковицу, большой кусок солёной рыбы, немного пива, но хлеба у них не было. Потом та женщина, что помоложе, принесла мне бутылку чего-то такого, что она называла «kosalki» – когда я попробовал, стало ясно, что это была обычная можжевёловая водка. Менее чем за полчаса мы опустошили бутылку, обе мои москвички в отношении выпивки оказались намного сильней меня.
Я ещё немного побыл с этими двумя сёстрами, как выяснилось из разговора, а затем вернулся к себе. Там меня уже довольно долго ждал один из унтер-офицеров моей роты. Я рассказал ему о своих приключениях, и он пришёл в восторг, поскольку никак не мог найти кого-нибудь, кто бы мог стирать одежду. Я думаю, ему показалось весьма лестным, что две московские дамы будут стирать и чинить одежду французских солдат. Мы ждали до десяти часов вечера, когда все заснут (мы хотели сохранить наш секрет), а потом я, унтер– офицер и сержант-майор отправились за нашими красавицами. Сначала сестры не понимали, куда их ведут, но, увидев, что я тоже иду, охотно пошли за нами. Мы выделили им небольшую комнату и снабдили всем тем, что смогли найти – самым красивым и изящным из того, что благородные московские дамы не смогли унести. И хотя наши дамы, обычные горожанки, теперь стали похожи на знатных дворянок, им пришлось теперь стирать и чинить нашу одежду.
На другой день утром, 21-го сентября услышал сильный ружейный залп – это опять расстреляли несколько уголовников и полицейских, уличённых в поджогах Воспитательного дома и госпиталя, где лежали наши раненые. Вскоре пришёл сержант-майор сообщить мне, что я освобождён.
Вернувшись на свою квартиру, я увидел, что спасённые мною портные уже раскроили ткань от бильярдных столов для пошива нескольких плащей. Я заглянул в комнату, где мы оставили наших женщин, они стирали, но очень плохо. Естественно, если учесть, что они были одеты в шёлковые платья, принадлежавшие какой-то баронессе. Но за неимением лучшего пришлось с этим смириться. Оставшуюся часть дня я занимался устройством наших квартир и получением провизии, потому что мы собирались зимовать в городе. В запасе у нас имелось семь больших ящиков сладкого шампанского, много портвейна, пятьсот бутылок ямайского рома и более ста больших пакетов сахара. И все это предназначалось для шести унтер-офицеров, двух женщин и повара.
Мясо достать было трудно, но в этот вечер у нас была корова. Я не знаю, откуда её взяли, но, вероятно, из такого места, откуда не разрешалось ничего брать; мы закололи её ночью, чтобы никто не видел.
У нас было много ветчины – мы нашли богатую мясную лавку – добавьте к этому солёную рыбу, несколько мешков муки, две большие бочки сала и неограниченное количество пива. Вот каковы были наши запасы на случай, если б нам пришлось зимовать в Москве.
Вечером в десять часов провели перекличку – пропало 18 человек. Остальная часть роты роскошно разлеглась в бильярдной, на богатых мехах соболя, лисы, льва и медвежьих шкурах, многие из нас соорудили себе тюрбаны из тончайшего кашемира и более походили на султанов, чем на гренадеров Гвардии. Для полноты картины не хватало только гурий.
Я затянул перекличку до 11-ти часов, чтобы не отмечать своих товарищей как дезертиров, и они вскоре вернулись, сгибаясь под тяжестью ценного груза. Среди ценных вещей, принесённых ими, было несколько серебряных чеканных подносов и много слитков того же металла, по форме похожих на маленький кирпич. Остальная добыча состояла из мехов, индийских шалей, парчовой ткани, шитой золотом и серебром. Они попросили у меня разрешения сходить ещё раз за вином и вареньем, оставленными ими в одном подвале. Я разрешил, и с ними отправился капрал. Мы, унтер-офицеры имели право на пятую часть всей добычи, спасённой от пожара.
22-го сентября мы отдыхали, пополняли наш запас провизии, пели, курили, смеялись, пили и развлекались. В тот же день я посетил итальянца, продавца эстампов, чей дом избежал огня.
Утром 23-го сентября расстреляли одного из осуждённых. В тот же день мы получили приказ быть готовыми на следующее утро к Императорскому смотру.
В восемь часов утра 24-го сентября мы отправились в Кремль. Там присутствовали и другие полки, одни солдаты и офицеры получили медали, другие – повышение по службе. Действительно, получившие награды на этом смотру оказали большие услуги отечеству и не раз проливали свою кровь на поле брани.
Я воспользовался этой возможностью, чтобы осмотреть и другие достопримечательности Кремля и, пока проверялись другие полки, я осмотрел церковь Святого Михаила, усыпальницу русских царей. Некоторые солдаты Гвардии (1-й егерский), задачей которых было патрулирование Кремля, пришли сюда в первый же день. Они надеялись найти спрятанные сокровища – обыскали огромные склепы, но не нашли ничего, кроме каменных гробов, покрытых бархатными покрывалами и серебряных табличек с надписями. Им встретились также несколько горожан, которые бежали туда в поисках убежища, думая, что мёртвые защитят их. Среди них – довольно молодая женщина, принадлежавшая, как говорили, к одной из знатных московских семей, и которая сделала глупость, увлёкшись одним из высших офицеров. Она повела себя ещё глупее, последовав за ним при отступлении. Как и многие другие, она умерла от холода и голода.