Но, решив писать всё по правде, я этому правилу изменять не буду, даже если эта правда вроде бы противоречит общей картине, справедливость которой я полностью признаю. Так вот, в полку нашем, у тех, кого я знал, никакого чувства обречённости не было. Больше того, все как-то подобрались: ни на какого доброго дядюшку, который возьмёт за ручку и всему научит, рассчитывать не приходится, значит - надо учиться всему самим. И учиться быстро, иначе собственную жизнь потеряешь ещё быстрее.
Особенно настырными в этой учёбе были молодые лётчики - сержанты Фадеев, Копылов, Архипов. Фадеев, тот прямо по пятам ходил за каждым лётчиком, вернувшимся с боевого вылета, всё выспрашивал о поведении «мессеров» в бою, об их сильных и слабых сторонах, о тактических приемах немецких лётчиков. «Нет-нет. - перебивал он часто рассказывающих, - ты не только говори, ты покажи! Вот так он обычно заходит или так?» И тогда переходили на язык жестов, когда ладони выполняли роль самолётов. Очень наглядно и убедительно получалось.
Но главная учёба была в небе. Расскажу об одном случае, о том, как Петя Откидач сбил свой первый самолёт.
Над нашим аэродромом часто на большой высоте появлялись немецкие разведчики – «юнкерсы». Пока-то наш И-16 излетит да высоту наберёт, «Юнкерса-88» уже и след простыл. Поэтому спешно поставили зенитные батареи, на них надежды было больше. Но в тот раз Ю-88 появился, когда над Константиновкой барражировали истребители Пети Откидача и Саши Волкова. Появился он со стороны солнца, и обнаружить его было не так-то легко, но дала залп зенитная батарея, и по разрывам снарядов наши лётчики определили, где вражеский разведчик. Конечно, это была скорее случайность, всерьёз взаимодействовать с зенитчиками мы научились позже, но и случайность - не последняя вещь на войне.
Волков вскоре вернулся на аэродром: мотор на его самолете оказался слабее, за Откидачем он не мог угнаться и скоро потерял его из виду. А Откидач вместе с «юнкерсом» как в воду канул. Только к концу дня нам сообщили, что он жив-здоров, сел на вынужденную на колхозном поле. На следующий день на это место вылетели на У-2 Михаил Кондик и техник Петр Самохин. Вскоре Кондик доставил на аэродром Откидача, а Самохин остался, чтобы эвакуировать самолет. Конечно, вокруг Петра - сразу целая толпа: рассказывай, мол. Откидач не заставил себя упрашивать.
Машину свою Петр очень берег, полный газ давал только в самых редких случаях. Появление «юнкерса» было именно таким случаем, и Откидач на форсаже ринулся к нему снизу. И надо же, разведчик оказался тем самым «меченым», за которым часто гонялись лётчики нашего полка, Прозвали его так, потому что плоскости у него были постоянно закопченные, грязные. Но дела его были ещё грязнее. Рассказывали, что именно с этого самолёта был сброшен над окопами, которые копали наши женщины, труп советского солдата, упакованный в мешок. Потом фашистский лётчик снизился и стал расстреливать женщин из пулемёта. Вот какой противник достался Откидачу.
Подобрался Петр к фашисту метров на пятьсот и дал очередь. Это была ошибка. До сих пор немецкий лётчик его не видел, а теперь Откидач обнаружил себя. «Юнкере» тоже дал форсаж и полез на высоту. Петр - за ним, пристреливаясь короткими очередями. На шести тысячах замолк стрелок на «юнкерсе», задымил и один из его моторов. Немец перевёл машину в планирование и пошёл к земле с разворотом в сторону линии фронта. Откидач жмёт на гашетки, а огня нет. Оказывается, всё расстрелял...
Тут Петр замолчал, словно задумался. Молчали и мы. Наконец кто-то не выдержал:
- Ну и что же ты?..
- Думал на таран идти, но ведь на такой высоте - это верная смерть. Да и бензин был уже на нуле. Решил садиться на скошенное поле, да зацепился за брошенную борону, поломал подкос и стабилизатор. Только когда вылез, увидел, сколько пробоин мне фашистский стрелок насажал. Тут ребята из села набежали. Оказывается, они наш бой видели, видели и самое главное для меня - как «юнкерс» всё-таки в землю ковырнулся. Оставил я их мой самолёт охранять, а сам - в село, на аэродром звонить. Вот...
Наверное, будь этот бой учебным, не миновать Откидачу большого разноса. А как же: раньше времени себя обнаружил, все патроны расстрелял, за бензиномером не следил да ещё чуть самолет не угробил. Однако при разборе командир полка только заметил, да и то мимоходом:
- Экономить боеприпасы нужно, стрелять короткими очередями, да и подходить к противнику как можно ближе.
Понимал командир, что слова эти для проформы, потому что всё это Откидач и так уже теперь знает, да как знает - на всю жизнь! Собственный опыт - самый лучший учитель, но и самый строгий тоже.
Смелости у наших лётчиков было хоть отбавляй, а вот хладнокровия, выдержки часто недоставало. Помню, как примерно в это же время гонялся над аэродромом за бомбардировщиком «Хейнкель-111» сержант Абдуллаев.
Его И-16 быстро, точно пристроился в хвост фашисту. Расстояние между ними двести метров... сто... Даже мы на земле кричим: «Стреляй, стреляй!», как будто Абдуллаев может нас услышать. Нет, его самолёт пролетает мимо фашиста и снова заходит для атаки. И так - несколько раз. Наконец «хейнкель» ушёл в облака, а Абдуллаев произвел посадку. Сбежались к нему все, кто был на стоянке. Подошёл и командир полка майор Судариков.
Абдуллаев весь бледный, не докладывает - кричит:
- Пулемёты отказали! Я таран ему делал!
- Так почему же не сделал, почему хвост ему не отрубил?
- Я подхожу к нему, иду на таран и глаза закрываю: страшно было. Нет удара! Понимаю, что промахнулся, снова захожу, глаза закрываю - то же самое! А потом фашист ушел...
Тут к командиру приблизился инженер по вооружению Коваленко, доложил:
- Оружие в полном порядке. Просто сержант Абдуллаев не снял с пулемёта предохранитель.
Абдуллаев даже за голову схватился:
- Ай, ишак я несчастный! Как мог забыть?! Позор!
Командир, как и в случае с Откидачем, был немногословен:
- Лучше изучайте оружие, контролируйте свои действия. Прежде всего нужно метко стрелять, а на таран идти с умом и не на такой высоте.
Зато уж вечером наши остряки отвели душу. Особенно старался Вадим Фадеев. Под общий хохот он демонстрировал, как Абдуллаев, закрыв глаза, одной рукой дает полный газ, а другой поддерживает брюки. Абдуллаев смеялся вместе со всеми. А что ему ещё оставалось?
Зачем я рассказал об этих случаях? Уж, разумеется, не для того, чтобы продемонстрировать, какая хорошая у меня память: мол, всё помню, до мелких деталей. Нет, рассказал я всё это совсем для другого. Не хочу, чтобы сегодняшняя молодёжь впала в крайность и посчитала нас всех, тогдашних солдат, этакой толпой, в панике отступающей или попадающей в плен. Ничего подобного. Война - это работа, очень трудная работа, требующая от её участников знаний массы тонкостей и хитростей. И мы этому ремеслу учились. Трудно учились, с ошибками, порой - трагическими. Но - подчеркиваю - сами учились, никто нас к этому не призывал. Мы тогда не думали, ошибся Сталин, не ошибся, не до Сталина нам было. Воевать - нам, и погибать, если плохо воевать будем, тоже нам. Так что же нам, сталинских приказов ждать? Мы тоже сам с усам, а не только Сталин.
Сталин не мог ни проиграть войну, ни выиграть. Это мы, солдаты, могли и выиграть, и проиграть. И если не каждый из нас это отчётливо понимал, то уж чувствовал почти каждый. Так что, когда лётчик шёл в атаку, не кричал он «За Сталина!», вот «В бога, душу, мать!» - это мог. И у кого язык повернется осудить его за это?
Не винтиками мы себя чувствовали во время войны, наоборот, осознавали себя как личность. И делали всё, что от нас зависело, но зависело от нас далеко не всё.
Вот пример. Наши лётчики внимательно изучали плакаты, на которых были изображены силуэты немецких самолётов различных типов. А вот плакатов с нашими новыми самолётами вовсе не было. Хотя мы знали, что такие самолёты, не уступающие немецким, наша промышленность выпускает. Мало, но выпускает. А как они выглядят, мы понятия не имели. И вот к чему это привело.
Однажды Орешенко и Откидач возвращались с боевого задания. Недалеко от Константиновки заметили двухкилевой самолёт, как им показалось, Ме-110, атаковали его. Откидач открыл огонь, стрелок атакуемого самолета дал ответную очередь. Затем двухкилевой резко пошёл в пике и сел на поле. Хотели ещё раз стрельнуть уже по лежачему, но потом решили: раз самолёт сбили в глубине нашей обороны, никуда немецкие лётчики не уйдут. Когда вернулись на аэродром, спешно снарядили машину и отправились к месту, где приземлился подбитый самолёт. И первое, что увидели, когда подъехали к нему, это красную звезду на фюзеляже.
Вокруг самолёта была выставлена охрана. Один из солдат обратился к приехавшим:
- Вот, смотрите, что делают, а? Чтоб немцев сбивать - их нет, а на свой собственный, говорят, даже вдвоём набросились. Одного лётчика наповал, а двоих в госпиталь повезли. Слушайте, а может, это немцы летают на наших самолётах?
Что и говорить, горьким было возвращение на аэродром. Откидач ходил как в воду опущенный. Хотя все понимали, что его прямой вины нет, но разве от этого легче? Но оказалось, что в особом отделе и военной прокуратуре думают иначе. Их представители прибыли на аэродром и, как мне потом рассказывал Откидач, всерьёз взялись за него. С большим недоверием выслушали его объяснение, что он даже не слышал, что у нас есть бомбардировщик «Петляков-2», напоминающий по внешнему виду Ме-110. Покачали головами, когда Откидач сказал, что таких самолётов на Дальнем Востоке не было, а полк прибыл именно оттуда.
- Но красные звёзды вы не могли же не видеть?
- Не видел. Их можно увидеть только тогда, когда к самолёту подойдешь вплотную, да ещё сбоку. А мы же не на параде! Я решил, что от нас уходит Ме-110 и открыл огонь. Их стрелок ответил. Ракету «я свой» не давал, радиосвязи у нас нет. Горько, больно, что погубил товарищей, но и меня поймите!
- Стрелок отвечал огнем, потому что защищался. Экипаж выполнял особое задание штаба фронта! Понимаете, что вы натворили?
Всё-таки разобрались, сурово предупредили Откидача, этим и ограничились. Но жизнь Петра тогда висела на волоске. О свирепой власти особых отделов на войне до сих пор сказано мало, хотя вроде бы и гласность на дворе, и демократизация... Вроде бы и не мне восполнять этот пробел, редко (и слава богу!) я с ними сталкивался, но и об этих редких случаях я всё-таки расскажу. Капля, как известно, камень точит, так пусть и моя будет капля. Но об этом позже. Хотя... Хотя об одной истории я всё-таки поведаю прямо сейчас, а уж о том, имеет она отношение к особым отделам или нет, судите сами.
Представьте себе осенний день. Солнышко чуть пригревает, облака кучерявятся. Лётчики уже сделали кто два, а кто три боевых вылета, и тут короткий перерыв. По какой причине - не помню уже. Лётчики далеко от машин не уходят, двое сидят на взгорочке, беседуют. Эти двое земляки, обо с Украины, даже из соседних районов, кажется. Так что понимают друг друга с полуслова. И толкуют они о своих недавних крестьянских делах. Один травинку жует, слушает, а другой неспешно так говорит:
- Да, и у нас голод был. Да ещё какой! Всё, что собрали, ещё до весны вывезли. А потом ещё уполномоченные каждую хату чуть ли не через сито перетрясли. Ни зернышка нам на прокорм не оставили, о семенном я уж и ни говорю. Но наш дед до чего дошлым оказался: всё-таки припрятал на весну для посева несколько початков кукурузы. Где-то на чердаке, под стрехами. Никто из нас и не знал об этом. Только меньшой наш - Ванятка - умудрился подсмотреть за дедом, как-то пробрался на чердак и один початок схрумкал прямо там. А тут, как назло, дед решил проверить свои сокровища. И застал Ванятку прямо на месте преступления. Дед-то немощный был, чуть-чуть толкнул Ванятку, а тот - с испугу, что ли, - с чердака на двор свалился. Да так неловко - головой о колун, его кто-то из нас стоять оставил. Насмерть! Дед страшно убивался: хлопчика из-за початка жизни лишил. После похорон Ванятки и прожил-то недолго, помер. От тоски, наверное. Только всё равно вряд ли бы выжил, уж больно зима голодная была - не только старики и старухи мерли, не знаю, как мы то живы остались...
- Смотри-ка, ракета! Давай по машинам!
Такой вот разговор, которому я был невольный свидетель, вели два советских лётчика перед тем, как поднять в воздух свои самолёты, повести их в бой, итог которого кто мог предугадать: вернутся ли живыми, нет ли?
Какое отношение имеет рассказанное мной к особым отделам? Да самое прямое! Ведь те, у кого на совести был тот страшный голод, сотни тысяч погибших от него (и Ванятка с пробитой головой в том числе), не могли не понимать, что совершили они страшное преступление, не могли не бояться ответственности за него. Вот и решили отгородиться от народа, в армию призванного, особыми отделами.
Только одного они не понимали: в таких условиях народ не о мести своим руководителям думал, а о том, как Родину от фашистов спасти. Это было для нас главным. Но ведь у преступника своя логика. Сталин уже после войны тост поднял за русский народ, который не отшатнулся от правительства, не сверг его. Я так думаю, проболтался тут Сталин, выдал себя. Вот, оказывается, чего он всю войну боялся больше всего - личную власть потерять, собственного народа боялся. Вот и плодил особые отделы, стукачей разных мастей и рангов... Но опять я отвлёкся, за что прошу прощения.
А впрочем, за что я извиняюсь? Ведь я же не роман пишу, где сюжет надо строить по литературным канонам, и не автобиографию для отдела кадров, где всё должно быть разложено по полочкам. Пишу о том, что сохранилось в памяти, о том, что лучше всего запомнилось. В конце концов в избирательности памяти тоже есть своя закономерность. Поэтому прошу не удивляться тех, кому покажется, что я всё смешиваю в кучу - и дела серьёзные, и незначительные эпизоды, мелочи. Мелочи - они тоже разные бывают.
Память - как калейдоскоп...
Однажды всю ночь немцы бомбили Константиновку. Первый заход - сбрасывали зажигательные бомбы, второй - фугасные. И снова зажигательные, потом фугасные. Зенитки, казалось, не замолкали ни на минуту. А я почти всю ночь проспал в землянке. Утром ребята шутили: «Чтобы тебя разбудить, Герингу всей авиации не хватит!» Казалось бы, что за событие, а в память это врезалось.
Или ещё одна стекляшечка в калейдоскопе памяти. Мимо аэродрома на восток тянется колонна. Некоторые в ней в обмундировании, но большинство в гражданском. Пылью покрыты с ног до головы. Первые ряды остановились. Люди буквально падают от усталости. Оружия у них нет, только у командиров пистолеты. Подъезжают походные кухни. Пока раздают еду, люди, несмотря на усталость, с любопытством рассматривают аэродром, взлетающие и заходящие на посадку самолёеты.
- Кто вы? Куда идете? - спрашиваю я.
- Мобилизованные! - отвечают сразу несколько голосов.
- Да ведь фронт-то там! - Я показываю на запад.
- Фронт там, да обмундирования на всех не хватило, и с оружием слабовато. Вот и топаем назад. Хоть бы винтовки выдали...
И снова в пути колонна. Только пыль ещё долго стоит в воздухе.
Пришлось отступать и нам. Аэродромы меняли один за одним: лётчики улетали на самолётах, а мы добирались на грузовиках, стартерах, а то и на подножке бензовоза. А вслед нам смотрели старики, женщины, дети. Молча смотрели, внимательно, приставив ладошки козырьком к глазам.
Аэродром в Константиновне мы оставляли, когда уже ухали дальнобойные орудия немцев. Самолётов было мало, лётчиков-«безлошадников» много. Просто перелететь с аэродрома на аэродром - слишком большая роскошь, которой мы позволить себе не могли. Поэтому подвешивали к самолётам бомбы, эрэсы, заряжали пушки и пулеметы. Полк вылетал на штурмовку в район Долгополья, а садился уже я Голубовке, куда мы, техники и оружейники, добирались уже кто как мог.
Помню аэродром в Миллерове. Не потому что там произошло что-то из ряда вон выходящее, а из-за фантастического количества мышей. Самолёты стояли между копнами пшеницы, где для мышей раздолье. Ну и приходилось же их гонять! Перед вылетом каждую машину чуть ли не через лупу рассматривали: не заползла ли куда серая? Улыбаетесь? Мол, самое геройское дело - во время воины мышей ловить! Зря! Техник Петя Демидкин рассказывал, как перед войной недалеко от Люберецкого аэродрома разбился И-16. В руке погибшего летчика была зажата мышь. Из-за неё, как выяснилось, и произошла катастрофа. Так что мышей мы гоняли от души. Ещё не хватало, чтобы они наши самолёты гробили!