Кардинал де Ришельё не разделял этого мнения. Он по справедливости считал де Ла Мейере человеком весьма отважным; способности его в военном искусстве он ценил куда более, нежели они того заслуживали, хотя они и в самом деле были вовсе не так уж ничтожны. Наконец, он прочил его на то место, на каком впоследствии стяжал такую славу г-н де Тюренн.
Из рассказанного мною вы можете судить о распре в семействе кардинала де Ришельё и о том, сколь важно ему было положить ей конец. Он усердно стремился к этой цели и полагал, что вернее достигнет её, если примирит главарей двух враждующих партий, оказав им доверие, какого не оказывал никому. Ради этого он и посвятил их обоих вместе в свои любовные похождения, которые, по правде сказать, были отнюдь не сообразны ни с величием его деяний, ни с его славою, потому что одним предметом любви его была Марион Делорм, едва ли не продажная девка, предпочитавшая ему Де Барро, а другим г-жа де Фрюж, которую ныне называют старухой и не пускают далее задних комнат. Первая приходила к нему по ночам, он сам так же по ночам навещал вторую, которая уже в ту пору за ненадобностью брошена была Бекингемом и Л'Эпьенном. Двое наперсников, заключившие между собой недолгий мир, провожали туда Кардинала, переодетого слугою; г-жа де Гемене едва не сделалась жертвою этого худого мира.
Господин де Ла Мейере, которого называли Командующим, влюбился в неё, она же осталась к нему совершенно холодна. А так как по натуре своей, да ещё благодаря кардинальской милости, он отличался редким самовластием, ему пришлось не по вкусу, что его не любят. Он стал роптать — к его жалобам отнеслись равнодушно; он перешёл к угрозам — над ним посмеялись. Он полагал себя вправе грозить, потому что Кардинал, которому он изливал свой гнев на г-жу де Гемене, все-таки принудил наконец маршала де Брезе передать ему письма, адресованные герцогу де Монморанси, о которых я упоминал, и вручил их Командующему, а тот в новом приступе угроз намекнул на это г-же де Гемене. Она уже больше не смеялась над ним, но впала чуть ли не в бешенство. А потом ею овладела невообразимая меланхолия, такая, что принцессу было не узнать. Она удалилась в Купере и никого не принимала...
Решившись посвятить себя ученым занятиям, я решился также идти в них по стопам кардинала де Ришельё; хотя даже моя родня воспротивилась этому, полагая, что подобный предмет годен лишь для педантов, я исполнил своё намерение — я попытал счастья и добился успеха. Впоследствии этой стезей шли все благородные люди духовного звания. Но поскольку после кардинала де Ришельё я ступил на неё первый, мысль моя пришлась ему по душе; к тому же Командующий изо дня в день старался расположить его в мою пользу, и Кардинал два-три раза благосклонно отозвался обо мне, выразив любезное недоумение, отчего я ни разу не явился засвидетельствовать ему свою преданность; он даже приказал г-ну де Ленжанду, ставшему впоследствии епископом Маконским, чтобы тот привел меня к нему.
Таков был источник первой моей опалы; ибо вместо того, чтобы ответить на выражения благосклонности Кардинала и послушать Командующего, убеждавшего меня явиться к де Ришельё, я уклонялся от этого под весьма неубедительными предлогами. Я то сказывался больным, то уезжал в деревню, словом, сделал довольно, чтобы дать понять, что не имею намерения войти в милость к кардиналу де Ришельё, который был человек воистину великий, но в высшей степени наделённый слабостью придавать значение мелочам. Он доказал это отношением к моей особе; в ту пору Лозьер, которому я доверил только для прочтения историю «Заговора Джанлуиджи деи Фиески», написанную мною восемнадцати лет от роду, упустил её из рук, и Буаробер отнес её Кардиналу, а тот в присутствии маршала д'Эстре и Сеннетера объявил во всеуслышание: «Вот опасный склад ума». Сеннетер в тот же вечер пересказал эти слова моему отцу, и я намотал их на ус. Я продолжал, однако, теперь уже по собственному побуждению, вести себя так же, как прежде, когда сообразовался лишь с ненавистью, какую питала к Кардиналу г-жа де Гемене.
