А «Чучело» всё идет и идёт, а письма всё прибывают и прибывают — несколько пачек писем пришло из «Литературки». Это очень интересно — вставить их в книгу, получится переписка с читателем.
Пришла «Юность» с публикацией, надо в первую очередь подарить Аверину и Шарапову. (Надо присовокупить к журналам благодарственные письма.)
Еду в Ленинград сниматься в ГАИшной картине, обещали хорошо заплатить. Но главное в том, что я неожиданно для Кости окажусь в Ленинграде. Этот мальчик — кандидат музыковедения, этот шизик-интриган. Он уже говорит, что я пью и завалил десять сцен. Десять сцен — это мило, у меня вообще нет десяти сцен.
09.09.85 г. Понедельник
Три дня в Ленинграде. Снялся в «Этике водителя». Что это, право, не знаю. Но режиссёр и группа довольны. Сняли быстро и снимали всего по полдня (первый — до 16.00, а второй — до 15.00).
Говорил с Борисом Стругацким. Создалось впечатление, что он приехал спасать от меня Костю. Показалось даже, что это всё разыграно. Он был готов к тому, что я предлагаю: и к эксперименту, и к космосу, и к героическому поведению Ларсена. Ответ на эксперимент — это будет картина рангом ниже, о звёздных войнах, и не надо Ларсена-героя. Это картина о конце света, это символическая картина и т.д.
Вот тебе и Юрьев день! Если он настроен Лопушанским и Смородинской, то я ещё понимаю, но если нет, то он, думается, застрял в современном мышлении где-то в семидесятых годах. Война уже идёт, есть две стороны и нет третьей. Быть выше обоих сторон — это быть в стороне.
Я понимаю, если бы он всерьёз уважал то, что сделано Костей, — но он только «снисходит» к нашей работе и совершенно непосредственно толкует о том, что он ожидал худшего, а в материале есть замечательные вещи.
Я несколько пал духом. У Стругацкого все сложилось в голове в довольно стройную, хотя и уязвимую позицию. Это фильм о конце света, а финал с аварией — откровенная увёртка. То, что Ларсен сохранил в себе человеческое, — вполне достаточно для подвига. А героя в фильме нет, герой — ситуация (т.е. конец света).
Мне это глубоко несимпатично — мне это, включая увертку с «надеждой», даже отвратительно. И если честно говорить, то в его размышлениях мне более всего нравится автор «Жука в муравейнике», «Трудно быть богом» и других замечательных книг. Всё остальное в его рассуждениях мне претит.
Что делать, право, не знаю. Возникло вялое желание, чтобы это всё кончилось.
1. Герой — ситуация? Плохо понимаю, что это такое. Могу себе вполне представить картину без основного героя, но, написав и сняв центральную фигуру, возложив на неё некие самые серьёзные задачи, вряд ли можно толковать о герое ситуации. Ларсен оказывается рикшей, в коляске которого барски развалилась Ситуация. Я и толковал о том, что Ларсен в фильме — китайский рикша (только я его называл конферансье).
2. Остаться человеком — это то, что вроде бы объединяет мои позиции со Стругацким, но это только словесно. Он согласен лишь с тем, что можно остаться отцом, мужем, братом, соседом, но это, наверное, мало. Да и гражданином, милостиво соглашается Борис Натанович — вот в конце он поступает как гражданин. Итак, Ларсен — гражданин лишь местами. Оттого что: «А что можно сделать? Всё! Кончилось!» — вот его слова. Вспоминается анекдот: «Во время атомной войны надо взять простыню и, укрывшись ею, медленно ползти по направлению к кладбищу».
3. «Ну хорошо, пусть в двух, трёх местах будет стыдно, пусть во всём виноваты "проклятые империалисты"»... Та-а-ак... Стругацкому неприлично опускаться до такой трактовки событий — так надо понимать! Обвинением «проклятых империалистов» заняты Казанские и прочие... «Эта фраза снижает картину по рангу»...
Да отчего же это, ети его мать?! Отчего такое чистоплюйство? Отчего это мне нельзя плюнуть в рожу тем, кто готовит войну, даже если неприлично, с точки зрения Стругацкого, ругать «проклятых империалистов»? Понимаю, что объяснять атомную войну происками врага пошло. Это кризисная ситуация, тут и виноватых не будет. Но они есть уже сегодня. Тема эксперимента — это обвинение человечеству, науке как таковым. Планетарность сознания требует полного взгляда на вещи. Я понимаю мир с точки зрения планетарного сознания и для меня будущая война — война гражданская, война одной планеты, война братоубийственная.
Хочет того Стругацкий или нет, он со своим гуманизмом ни за кого.
4. «Вы зря так уповаете на науку», - говорит он. «Не учёные, это я науку идеализирую... Я астроном...» Я попытался ответить, но встретил стену и полное нежелание даже попытаться понять другого. Он заранее видел во мне примитив, ограниченность и беспочвенные претензии на немыслимое для артиста понимание.
И о науке ерунда. То, что он знает о науке, я, конечно, не знаю. Но то, какою может стать наука, не знает и он. Кентавр — наука — вера не представляется ему реальностью. Он видит в искусстве и науке вечное и даже закономерное разделение на два несливаемых начала. (Речь шла о вере и науке.) Поэтому, как он утверждает, и нет науки о человеке.
«Джульетта для одного — одно, для другого — другое, а для третьего — ноль, потому что он женщин вообще за людей не считает», — говорит Б.Н. и обвиняет мою точку зрения, что Джульетта — единица.
Мура это собачья! Да, функциональное исчисление — ноль для миллионов людей, и оно постигается так же, как любое научное положение, оно существует и само по себе, и главное её существование — в субъективном восприятии. Можно сказать, что Джульетта и субъективное её восприятие — сообщающиеся сосуды, но то, что определяет уровень, есть объективное содержание. Колебания уровня — степень постижения, но когда в зале разрываются сердца от сочувствия и сопереживания, когда Джульетта волнует столько сотен лет, невозможно более слушать болтовню о том, что всё это субъективно: для одних одно, для других другое, а для третьих вообще не существует.
А науки о человеке нет вовсе не оттого, что она невозможна. Опыт искусства и религии, чувственного познания и освоение мира способом адаптации, свойственной главным образом детству, — всё может подлежать изучению, систематизации, извлечению закономерностей развития и т.д.
Наука в конечном итоге также ничего не знает! Отражение мира в образах — более совершенное познание, но познание!
Как только я встречаюсь с учёными, Коном, а в этом случае со Стругацким, я всегда спотыкаюсь об убеждение, которое для этих людей не вызывает сомнения: о пропасти меж искусством и наукой и о том, что искусство живет в субъективном восприятии и оттого не может претендовать на объективность, как это делает наука. Даже то, что Стругацкий — писатель, и при этом замечательный, не помогло ему преодолеть в себе учёного.
И о фильме всё неверно:
1. Исходные: Стругацкий мной и Костей вполне доволен, он от нас этого не ожидал. Он видит хорошие вещи в материале и, собственно говоря, по-барски считает: «Какого вам еще рожна?!» У меня другая мера требований в фильме. Вспоминаются слова АД. Дикого, сказанные якобы В.И. Немировичу-Данченко: «Это вы думаете, что спектакль талантливый, а спектакль гениальный!»
2. Исходные: Стругацкий считает, что героем фильма является ситуация. (Дескать, у фильма нет главной задачи в решении этого образа.) Это тоже для меня неприемлемо: для этого Ларсен слишком много болтается в кадре, слишком много ему отдано в экспозиции, в финале и т.д. Герой-ситуация — это не инженерное соображение, оно абсолютно не созидательно. Это уже для искусствоведческих разборов. Тем более что нет никакой надобности противопоставлять героя и ситуацию.
3. Исходные: в определении задачи и жанра будущего фильма Б.Н. Стругацкий откровенно двойственен до порога проституции: фильм-то о конце света, но... к счастью, мир не погиб, главное — остаться человеком, но... не каким-то там героем...
Эта двойственность немыслима! Она неприемлема, а главное — невозможна.
4. Философский фильм выше политического памфлета. Несерьёзно. Что за философия в философском фильме — это решает. И если создать политический памфлет на планетарных позициях — он и будет философским. (Собственно и политического памфлета не будет.)
05.01.1986 г.
С Новым годом! С новой тетрадью. 85-й закончился очень интересно — поездкой в Канаду и премьерой «Чучела». В Монреале были вдвоём с Меньшовым на премьере. Это была неделя советских фильмов: «Иди и смотри», «Любовь и голуби», «Чучело», картины Д. Асановой и Н. Губенко.
Из-за перипетий с «Аэрофлотом» пробыли лишних четыре дня. Приняты были прекрасно, оказались с деньгами, выступали в консульстве, на нашем торговом судне, в посольстве (Оттава). Посол в нашу честь дал шикарный обед (кстати, без спиртного), повидали много интересного, но главное — премьера фильма «Чучело».
«Иди и смотри» Э. Климова была показана первой, успех был несомненный, только на выходе кто-то из толпы выкрикнул: «Афганистан!» Выходящая публика не поддержала этот одинокий голос, картина понравилась, и выкрикнувшего явно осудили.
«Любовь и голуби» неожиданно понравилась и мне, и залу. Сами проблемы, духовность ориентации фильма, герои, чудный Юрский тронули зал, как трогает детство, наивность в мире, давно ушедшем от всего этого.
«Чучело» на фоне картин, принятых с успехом, было взрывом. Так потом и писали газеты, так потом все и среагировали. Я дал интервью, его потом передали полностью, даже мне потом звонили в Москве, говорили, что слушали.
После приезда доснимался в «Соучастии в преступлении», записался в кинопанораме. Ночью был сердечный приступ, я орал от боли всё время, пока не приехала скорая. Предложили лечь в больницу, предложили немедленно в реанимацию. Мы с Леной отказались.
Новый год встретили, как всегда, втроём. Было беднее, чем обычно, но хорошо и покойно. Всю ночь смотрели телевизор.
Кстати, на Арбате в видеокассетном ателье дают и продают кассеты «Чучела» и «Айболита-66». На прокат «Чучела» — двухнедельная очередь. (Надо бы купить, стоит 80 руб. кассета.)